Тернии - Страница 31

К оглавлению

31

— Миннер, когда тебя выписывают?

— Скоро. Через несколько дней. А тебя, Лона?

— Мне кажется, я могу уехать отсюда, когда захочу. Что ты собираешься потом делать?

— Еще не знаю. Наверное, немного попутешествую. Мир посмотреть, себя показать…

— Мне всегда хотелось посмотреть мир, — произнесла она. Плохо. Грубовато сработано. — Я нигде толком не была.

— И что бы ты хотела увидеть?

— Луну-Тиволи, — ответила она. — Или «Хрустальную планету». Или… не знаю. Китай. Антарктиду.

— Никаких проблем. Стоит сесть на лайнер, и ты уже там. — На мгновение ей показалось, что лицо его превратилось в маску; она не знала даже, что и подумать. Губы-створки захлопнулись, веки-диафрагмы сомкнулись со щелчком. Как у черепахи, подумала Лона. Через мгновение лицо его снова ожило, и она ушам своим не поверила. — Почему бы нам не поехать вместе? — предложил он.

XVII
ПОДБЕРИ ЭТИ ОСКОЛКИ

Над самой границей атмосферы парил Чок. Посмотрел он на свой мир и увидел, что тот хорош. Океаны были зеленовато-голубоватые или голубовато-зеленоватые, и Чоку казалось, что он может разглядеть отдельные дрейфующие айсберги. На севере белела земля под властью зимы — ниже экватора царила зелень лета.

Чок предпочитал как можно больше времени проводить в ближнем космосе. Эго был лучший способ — по крайней мере, доставляющий наибольшее эстетическое удовлетворение — одурачить силу тяжести. Может быть, пилот субатмосферного челнока чувствовал себя несколько неуютно, так как Чок не позволял включать ни реверсивных гравитронов, ни центрифуги, обычно создающих иллюзию тяготения. Но пилоту платили достаточно, чтобы он мирился со столь незначительным неудобством — если это вообще можно было считать неудобством.

Для Чока же разговор о неудобствах был просто смешон. При нем оставалась его масса, его огромная бронтозавроподобная туша, но все присущие тяжеловесности недостатки оставались на Земле.

— Одна из редких возможностей, — объяснял он Беррису и девушке, — на законных основаниях получить кое-что задаром. Представьте себе: при взлете гравитроны поглощают лишние «же», и мы не испытываем ни малейшего неудобства. Итак, безо всяких лишних неприятных ощущений мы оказываемся прямо в невесомости. При посадке — все то же. Нормальная тяжесть, невесомость, снова нормальная тяжесть. Ну не здорово ли?

— Но разве все это действительно задаром? — спросила Лона. — В смысле, не могут же гравитроны работать, ничего не затрачивая? Если подвести баланс, посчитать, сколько ушло на ускорение, сколько на торможение, разве получится «кое-что задаром»?

— Она, оказывается, умница, — развеселившись, повернулся к Беррису Чок. — А вы не замечали?

— Замечал.

— Вы смеетесь надо мной! — покраснела Лона.

— Ничего подобного, — заверил ее Беррис. — Дело в том, что ты только что сама сформулирована закон сохранения гравитации. Теперь понимаешь? Не будь так строга с нашим радушным хозяином. Он смотрит на все со своей точки зрения. Если он сам не чувствует ускорения, то считает, что оно ему ничего не стоит — в самом прямом смысле слова. А все «лишнее» ускорение поглощается гравитронами. М-м… это примерно… как если совершил преступление и заплатил кому-нибудь, чтобы тот взял на себя вину и прошел курс реабилитации. Разумеется, каких-то денег это стоит. Как бы получается, что преступление совершил, а реабилитации не проходишь. А с учетом денежного эквивалента…

— Ладно, не важно, — произнесла Лона. — В любом случае, тут, наверху, очень приятно.

— Вам нравится невесомость? — поинтересовался Чок. — Это у вас не первый опыт?

— Практически первый.

— А вы, Беррис, что скажете? Вам без силы тяжести хотя бы чуть-чуть легче?

— Именно чуть-чуть. По крайней мере, перестают ныть те органы, которые засунуты не на свои места. Ничего не давит на ребра. Мелочь, конечно, но и на том спасибо.

Мелочь или не мелочь, мысленно отметил Чок, а Берриса по-прежнему окружает океан боли. Может быть, волнение чуть улеглось, но не более. Интересно, каково это — ощущать постоянное физическое неудобство? В некотором смысле в этом вопросе Чок мог считать себя специалистом: каждый шаг на Земле отдавался во всем его теле глухо резонирующей болью.

Но его же раздуло не вдруг, он был таким с самого рождения, у него было время привыкнуть к ноющему зуду в костях. А Беррис? Каково это, когда вдруг, ни с того ни с сего, каждая клеточка, каждый нерв начинают громогласно заявлять о себе, как будто в живую плоть ежесекундно загоняют гвозди? Беррис не возмущался. Только иногда наружу прорывались нотки тщетного бунта. Беррис на глазах прогрессировал, приспосабливался к своему изменившемуся состоянию. Но Чок с его обостренной чувствительностью по-прежнему улавливал боль. Не только боль душевную — физическую тоже. Да, Беррис явно немного успокоился, выкарабкался из бездны черной депрессии, где его обнаружил Аудад, но почивать на ложе из розовых лепестков еще рано.

Девушка же, заключил воображаемую дискуссию Чок, была в сравнительно лучшей форме. Не настолько сложный механизм.

Судя по всему, им было хорошо вместе — Беррису и девушке.

Разумеется, с течением времени это изменится.

— Видите Гавайи? — поинтересовался Чок. — А вот, на самом краю мира, Китай. Великая Стена. Недавно мы ее восстановили, почти по всей длине. Видите полоску — начинается от залива и идет в глубь материка — севернее Пекина и дальше, к горам. Центральный участок, через пустыню Ордос, мы восстанавливать не стали; впрочем, и в лучшие времена там была не стена, а так, глиняный заборчик. А вот она опять поднимается во всей красе, видите, за Синкьянгом? Мы уже развернули вдоль стены сеть ресторанов, очередной открывается на днях с монгольской стороны. «Чертог земных соблазнов Кубла-Хана» — Чок рассмеялся. — Впрочем, ничего особенно царственного вы там не найдете. Все что угодно, кроме царственности.

31